- В самом деле - почему?
- Да потому, что это часть бытия, которая не должна быть потеряна. Жизнь - дар Божий, важна во всех проявлениях. Например, очень интересны некоторые моменты полемики Ивана Грозного с Курбским. Грозный, скажем, вспоминает, что, когда он был маленький, боярин Шуйский сидел «локтем опершись на отца нашего постелю, ногу положа на стул». И ему Курбский отвечает: да ты не умеешь писать! Тут и о постелях, и о телогреях, и «иные баб неистовых басни...» Курбский - человек уже европейской поэтики, и он уличает Ивана в неумении писать литературно. А Иван выше литературы, он фиксирует то, что помнит, на самом деле он на два века впереди. С точки зрения красивого письма не подобало говорить о низких деталях, а с точки зрения психологии момента Иван остро страдает унижением, которое испытал в детстве. И его это воспоминание будоражит. Более того, мы понимаем: оно отзовется в истории.
Или протопоп Аввакум пишет: «Иного о моем житии говорить и не надо бы, но ведь апостолы все писали…» Средневековые люди ничего не утаивают, но по-другому отбирают главное и второстепенное. Например, в «Хронике Георгия Монаха» описание идет по царствованиям византийских императоров. И в главе о Льве IV приведена история неизвестного путника с собакой, которого убил и раздел разбойник. Собака осталась сторожить тело хозяина. Шел один «человек милосердный», увидел убитого, похоронил, помолился о нем, и собака пошла за ним. А он был корчмарем в ближайшей деревне, и собака осталась при нем. Однажды в корчму пришел человек, и собака стала на него бросаться. Заподозрили неладное, прижали, как умели в Средневековье, и выяснилось, что он - убийца. Сюжет занимает три четверти главы. Почему?! С точки зрения современного историка - немыслимо, а с точки зрения средневекового повествователя — важно: доказывает, что даже тайное злодеяние наказуемо.
...Средневековый человек жил в вечности. Его жизнь была длиннее за счет того, что она была разомкнута, не было времени, не было и часов. Время определяли по солнцу. И с пространством было иначе. Дойти до Иерусалима - было подвигом, настоящим, без кавычек. Но при этом люди понимали, что двигаться в пространстве необязательно. И то, чего они хотят достичь за морем, вполне можно обрести и здесь. Вообще в Средневековье с течением времени не связывают особых надежд: люди лучше не становятся; технический прогресс не возвышает дух и сознание. И личная история человека важнее истории человечества: народы не совершенствуются, совершенствуются люди.
- То есть за века мы лучше не становимся?
- Так никто такого и не обещал! Конечно, существует забавное выражение «С высоты нашего времени», то есть они все убогие - там, а мы, продвинутые, здесь. Но средневековый взгляд на дело прямо противоположен. Там сознание не перспективно, а ретроспективно: высшая точка истории - воплощение Христа; все, что после этого, - удаление.
Мы, нынешние, все те же. Мы летаем на самолетах и пользуемся мобильниками, но вопрос, зачем мы живем и зачем умираем, - от этого не исчезает. И теория эволюции, которая вроде так солидно выглядит, - ничего не объясняет в развитии человека как существа духовного. Перед основными «почему» и «зачем» мы так же беспомощны, как люди Средневековья.
- Существует идея, что Средневековье, далекое и ни в чем, казалось бы, не близкое нам время, содержит некие формы нынешних вещей и явлений, то есть повторяется на наших глазах?
- Но еще Бердяев был апологетом идеи Нового Средневековья. Девяносто лет назад, в 1923 году, он написал работу о дневных и ночных эпохах в жизни человечества. Дневные эпохи (античность, например) - яркие, брызжут энергией, искрятся. А ночные - эпохи внутренней работы, собирательства, переживания дневных впечатлений и снов. Средневековье он считал ночной эпохой, когда человек направлен не столько вовне, сколько внутрь себя или на Бога. Бердяев видел признаки того, что на смену блистательному Новому времени придет эпоха большого внутреннего сосредоточения.
Я не философ и не обсуждаю проблему в целом, но, если обратиться к жизни слова, увидим поразительные вещи. Для Средневековья характерны отсутствие идеи авторства, внеэстетическое восприятие текста, его центонная структура, фрагментарность, отсутствие жестких причинно-следственных связей и границ. Все, что мы видим в новейшей литературе. Как литературовед, я (и не только я) фиксирую возвращение средневековой поэтики в очень широком масштабе. Все, что выработало Новое время - портрет, пейзаж, художественность, психологизм, - весьма необязательная вещь для современной литературы. Это уже не нуждается быть выраженным, а может подразумеваться имплицитно…
Новое время преодолевало коллективное сознание, было временем роста персональности. Изобретение Гутенберга положило конец аморфности текста, его безавторству. Что мы видим сейчас? Провозглашенную Бартом смерть автора - центонный текст постмодернизма. Фейерверк стилевых и текстуальных заимствований, как в Средневековье, когда заимствовали не просто идеи, а всегда текст. Литература ХХI века, при всей относительности сопоставлений, - рифмуется со Средневековьем.
И не только литература. У нас снова важные вопросы, как в Византии, решаются на площадях. Глаза и уши Средневековья были открыты чуду. В феноменах Толкиена, Льюиса, Гарри Поттера это возвращается. Литература осваивает Средневековье заново…
- Закадровый спор апологии успеха и апологии милосердия в романе может быть разрешен или это по определению конфликтные стратегии?
- Но идея милосердия, я убежден, вневременная. Надклассовая и наднациональная. Оно живет и в хижинах, и во дворцах. Я опасался, что пишу о своих внутренних фантомах, и вдруг обнаружил среди читателей и «сочувствующих» верующих и неверующих, интеллектуалов и людей без образования, здоровых и больных.
Евгений Водолазкин
http://www.sinergia-lib.ru/index.php?page=vodolazkin_e_g