Михаил Богатов
Заметки о ХΙΙ Фестивале поэзии “Центр Весны”]
Часть IΙ. Четыре принципа литературы
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ЧЕТЫРЕ ПРИНЦИПА ЛИТЕРАТУРЫ
9.
Сейчас, 26-го апреля, за окном стена града. Прежде чем рассказать о моей личной позиции в отношении литературы, хотел бы всё же пробежаться по тому, что запечатлелось по ходу проведения фестиваля.
Начинается всё накануне вечером, 12-го апреля – мы впятером составляем списки и порядок выступающих. В полночь поднимаем тост за открытие фестиваля. Рано утром, 13-го, два гостя из Москвы прибывают в Саратов, и поскольку риэлтор впустит их лишь к десяти утра, они приходят ко мне. Пьём чай и одну на всех бутылку “Гиннесса”. После их ухода ложусь спать. По традиции мне снится очередной сон “организатора фестиваля”, который, по объективным причинам, я записать не успеваю. В 11:30 звоню нашему риэлтору, в 12:00 забираю ключи от квартиры. Там распиваем две бутылки шампанского в ознаменование грядущих событий. Юра приходит без телефона, зато с монетами (как потом выяснилось – серебряными, но поддельными). В 13.45 Юра отправляется к Марине Волковой и Виталию Кальпиди с моим ноутбуком – наладить всё перед презентацией. Флэшка не читается, но потом всё заработало. На презентацию прибывают, помимо других, Денис Липатов, Алексей Остудин и Вадим Месяц. В курительной комнате мы распиваем коньяк Алексея Александрова (Вадим Месяц не пьёт) – и, после презентации – шествуем к нам на квартиру – до вечерних чтений. На них опаздываем на двадцать минут, но, в итоге, всё складывается. После – общение на квартире с частью саратовских и иногородних участников. Распеваем песни-стихи Месяца.
На следующее утро спешим в университет за пару часов до начала мероприятий – надо наладить связь по скайпу с Алексеем Кубриком. После – замечательный мастер-класс. Чуть задержались, поэтому на следующее мероприятие приходим с получасовым опозданием (я перед этим забегаю домой за афишами). Чудесный вид на Волгу, стихи, книги. Спасибо Насте Михайловой особое – за “Арабеллу” первого дня и “Зефир” второго. Прямо на мероприятие прибывают задержавшиеся на сутки Арсений Ли, Алла Поспелова и их чудо-ребёнок. Тут происходит первый серьёзный разговор с Андреем Пермяковым по поводу фестивалей. Пока всё это происходило, на квартиру прибыли Катя Сим с Семёном Безгиновым. Теперь и они уже тут, Семён вне регламента просит слова, чтобы покритиковать поэзию молодых, в том числе, самарцев. Пока Юра устраивает перформанс “поцелуй руки на фоне тающей Волги”, мы спешим к месту вечерних чтений. Они задерживаются на сорок минут. Мероприятие ведёт Юра, с моего телефона читая список выступающих. На меня накатывает волна жутчайшей усталости, почти до потери сознания. Единственный нефестивальный слушатель – капитан ледокола – становится знатоком современной поэзии. Сначала поневоле – затем добровольно и благожелательно. У меня окончательно умирают ботинки. Вечером – общение компанией на квартире.
Следующий день начинается с похода на проспект за новой обувью. Видим кучу школьников на великах и самокатах. По прибытии на квартиру обнаруживаем там Максима Борисовича (спасибо ему огромное за водительскую помощь на фестивале). Приходят Саша с Данией, все отправляются на заключительные чтения. Мы по дороге заезжаем за экземплярами “Земли”, которую на чтениях и презентуем. После – все отправляются на квартиру, мы с Денисом Липатовым стоим в лучах заходящего саратовского солнца – он уезжает в Нижний. На квартире – Михаил С., ребята из Самары поют “Аукцыон”. Позже реализуется-таки проект “Купель саратовской литературы” (двенадцать авторов – по числу фестивалей – случайное и отрадное совпадение). Ночью провожаем отбывающих иногородних гостей.
В понедельник – уборка, сдача квартиры риэлтору. Юра забывает рубашку, ему её возвращают. С Манаевым, Юрой и Евой Ермаковой – ко мне. Позже присоединяется Илья. Я читаю главу из своего “Имя Твоё”, из-за этого Ева опаздывает на поезд. Покупаю ей билет на следующий, провожаем. Я дочитываю роман. Почти все расходятся.
10.
Теперь осталось рассказать о том, что составило вторую часть ответа на вопрос о литературных намерениях и литературной политике. Там, в субботу, я выделил четыре принципа. Естественно, дословно своей речи я не вспомню, да оно и ни к чему – куда лучше сформулировать это здесь теперь, точнее. Итак, если я отсекаю свои оргзаботы по фестивалям и прочим чтениям, то для меня утверждение литературы выглядело бы так. Скажу сразу, что эти принципы выступают своего рода неловкой экспликацией позиции, которой придерживается здесь некоторое сообщество. Трудность ответа состояла в том, что мне приходилось сообразовываться с духом нашего сообщества, поскольку занять эгоистическую позицию – вроде как бы пытаясь соригинальничать за счёт присутствующих – мне хотелось бы меньше всего. Ведь сложившееся здесь сообщество (от гостей из разных городов в своё время получившее именование “Южного, или Саратовского Ренессанса”) действительно уникально, поскольку оно не позволяет тебе заниматься литературными делами расслабленно (да и к чему такие занятия?). Нас периодически обвиняют в элитарной позиции, хотя, как показывает практика, ни одно другое сообщество ещё ничего более открытого, чем наши мероприятия, не организовывало (я не беру в расчёт попытки администрации заняться “культурной политикой”, которые всегда характеризуются отсутствием отбора по качеству и присутствием по принуждению тех, кому этого не надо). Ещё раз напоминаю, что это – не позиция организатора (последняя была высказана выше, в восьмом пункте).
11.
Принцип первый: публика с её пристрастиями, а также разного рода институции культуры не имеет никакого значения. Искусство настолько самостоятельное существо (простите все верующие в социологию и прочие милые вещи), что будь даже существенная картина написана в глухом селе, где её никто не увидит, она имеет такое же влияние на жизнь существа по имени Искусство, как и засмотренная до дыр Мона Лиза. К счастью, жизнь искусства не зависит от вкусов публики; последняя, к сожалению, может лишь этой жизни помешать. При этом публика не может не реагировать на искусство – но это не проблема искусства, это – проблема публики. Странно одетый по меркам гетто персонаж вызывает раздражение у обитателей гетто, но значит ли это, что следует одеваться как они? Да, если хочешь выжить. Но совпадает ли “выживание” с цветением и полнотой? Почти никогда. Публика может вынести что-то хорошее на острие публичной болтовни, а может никогда не дорасти до важных вещей – произведения следует оценивать вне любви или нелюбви публики. Тенденцию к тому, чтобы заведомо не любить то, что любят все, также как и обратную – любить только всеми нелюбимое – следует гасить на корню. Мне не стыдно открыть для себя всеми любимое, или говорить друзьям о том, чего никто никогда не слышал. Публичная болтовня настолько случайна и, к сожалению, управляема, настолько никогда не в тему, что всерьёз считывать по ней какие-то выводы об искусстве просто нелепо. Итак, публика отключается, равно как и не дорастающий до литературы принцип “самореализации” (вернём его Абрахаму Маслоу на самую вершину наваленной им пирамиды).
12.
Принцип второй: требования искусства присутствуют все одновременно. Мы не отрицаем историчности искусства, мы лишь не соглашаемся с тем, что историчность искусства означает, что часть его “уже неактуальна”, а другая, мол, наоборот “актуальна”. Все разговоры об актуальности искусства касаются лишь актуальности, а не искусства. Гомер также наблюдает за работой автора, как и Гоголь. Сообщество пишущих не ограничивается ныне живущими или недавно почившими. Поскольку знать всех невозможно (и ни в коем случае не нужно), то уже невероятно сложной задачей становится хотя бы по-честному дать присутствовать тем немногим, кого ты знаешь, читаешь, любишь. Они есть и среди живущих. Уже одно их присутствие здесь и сейчас фактически парализует возможность письма, нагружая тебя невероятной степенью ответственности. Лишь выдерживание этого присутствия при собственном письме – а не какие-то лайки или одобрения, дизлайки или хула, наделяет тебя мерой достаточности твоего собственного письма и должным пиететом. Всё остальное – тенденции, направления, ссылки, намёки, подразумевания, тренды – придумано теми социальными институциями, которые всегда идут вслед за литературой (но почему-то немного обнаглев, решают сделать вид, что идут впереди неё). Обслуживать интересы какого-либо наличного сообщества своим письмом также становится невозможно, поскольку принцип одновременного присутствия всех – пусть лишь тебе известных, но и их достаточно – авторов сразу разбивает любую возможность представить их в виде какого-то закрытого клана или группы. Если так можно выразиться, то это присутствие сразу же ставит пишущего на предельно левую и на предельно правую эстетические позиции одновременно.
13.
Принцип третий: в литературе всегда уже всё было. Вместе с публикой нейтрализуется и жажда “новостей”. Чтобы увидеть что-то “новое”, надо просто-напросто поглупеть настолько, чтобы не видеть в былом присутствия аналогичных вещей. Поэтому такая невменяемая рубрика как “научная новизна” (к которой все привыкли в академической среде) точно так же заставляют высматривать “новое” в расстановке запятых из сплагиатченного текста, как и рубрика “написать что-нибудь новое в литературе, сказать небывалое слово”. Небывалое слово в литературе можно сказать лишь от тотальной неграмотности – или от хитрой девальвации понятия “новизны”. Когда мы пишем в присутствии лучших, мы делаем что угодно, но только не “новое”. Подлинной новостью было бы встретить аэда или внезапно произвести барочный узор в написанной поэме – а не указать на проблемы мигрантов или очередных меньшинств (сегодня все уже – меньшинство). Бывшее в литературе требует уважения, а не критериев “нравится / не нравится”. Равным образом верно и обратное: во всём, выдаваемом за “новое”, радостно обнаруживать фигуры былого. Если последние не обнаруживаются, то почему-то (странное совпадение!) такое “новое” чаще всего оборачивается бездарностью. Это – не предвзятое отношение, а просто факт.
15.
Принцип четвёртый: расценить все эти принципы как некоторые, чрезвычайно сложные координаты литературного, творческого пространства, научиться удерживать их в качестве духовного упражнения – и беспрестанно работать. То, куда будет тебя направлять при этом работа – это и есть то, что мне в литературе интересно, даже если это никогда не будет напечатано ни в одном журнале и ни одном издательстве. Тем хуже для них.
Вкратце, мой ответ был таков.