Ануй не был теоретиком, но он сильно облегчил работу театроведов, разработав оригинальную классификацию собственного творчества. Он делил свои пьесы (и выпускал их в сборниках под соответствующими названиями) на черные, розовые, блестящие, скрипучие и костюмные. В разряд черных попали трагические шедевры Ануя, в разряд скрипучих – его послевоенные горькие фарсы, костюмными он называл свои исторические пьесы, в которых не слишком-то стремился следовать исторической правде (количество анахронизмов и ляпсусов в «Жаворонке» или «Беккете» зашкаливает). Розовые же и блестящие – это оптимистические комедии, полусказочные феерии, полные веселых обманов и переодеваний, с обязательными искусственно-счастливыми концовками: Золушка выходит замуж за принца, бедняк оказывается сыном миллионера, герой сбегает от омерзительного прошлого и начинает новую жизнь. «Розовая пьеса – это греза, ставшая реальностью, черная пьеса – это возвращение к реальности» (Робер де Люппе).
В пьесах Ануя бесполезно искать социальные реалии, атмосферу времени и прочие paraphernalia (термин Генри Джеймса). Это интеллектуальные драмы, сюжеты которых писатель находил в мифологии или истории. Если он и писал о современности, то современность получалась какая-то вневременная.
Театр для Ануя был всем – с его подмостков он издевался над своими литературными соперниками, высмеивая Сартра и Симону де Бовуар (Симона Бомануар) в «Генералах в юбках» или абсурдистов в «Сумасброде» («Декорации ничего не представляют… На сцене Жюльен и Апофазия. Они сидят на корточках бок о бок, прямо на земле. Они ничего не говорят. Не двигаются. Это молчание должно продолжаться долго, столько, сколько могут выдержать зрители. Тут есть что-то, хватающее вас за горло; это — внезапное небытие человека, его бесполезность, пустота. Головокружительная глубина! Через некоторое время, когда мучительное томление уже непереносимо, Жюльен наконец делает движение, чтоб почесаться»).
Подчас сцена оказывалась для Ануя и местом, где он изживал свои подсознательные комплексы. Как писал Вадим Гаевский, «по своему психологическому складу Ануй не похож ни на кого из французских драматургов. Блеск стиля, ослепительный блеск техники – и вместе внутренний драматизм, неизживаемые комплексы, «надрывы» (по Достоевскому). Действительно, читая Ануя, частенько вспоминаешь Достоевского: Франц в «Горностае» — вариант Раскольникова, длящаяся целое действие истерика Терезы-дикарки словно перекочевала сюда из сцены сожжения денег в «Идиоте», а монологи «подпольного человека» Люсьена из «Ромео и Жаннетты» могли бы выйти из-под пера великого певца страданий («Нужно согнуться в коликах, выхаркать, как можно быстрее сопли и лёгкие, кричать, когда невыносимо терпеть боль, жаловаться, надоедать всем подряд. Нужно быть рогоносцем безобразным, настоящим трусом, уродливым перед лицом Всевышнего, чтобы его научить!»).
http://www.peremeny.ru/blog/12713
http://www.peremeny.ru/blog/12713